Из поколения защитников

Еще семь месяцев назад судьба могла бы свести нас с полковником в отставке Вячеславом Павловичем Забровским. Не свела.

И все-таки я познакомилась с ним благодаря книге "Мои воспоминания о 215-й стрелковой дивизии", которую написал Забровский 23 года назад. Это самиздат, и выполнил его Вячеслав Павлович на печатной машинке самостоятельно в трех экземплярах - для музея боевой славы этой дивизии, для друга-фронтовика и для своей семьи. В оформлении использованы наряду с семейными снимками фотодокументы времен Великой Отечественной войны, а также фотографии, сделанные в Смоленске, в музее дивизии после войны.

Семейный экземпляр принесла в редакцию председатель совета долгожителей-ветеранов Валентина Ильинична Миронова. Познакомившись с воспоминаниями, написанными столь ярко и сильно, она упросила вдову Елену Владимировну опубликовать их в нашей газете. И страницами воспоминаний Вячеслава Павловича Забровского мы открываем серию публикаций "О боях-пожарищах, о друзьях-товарищах". Впереди - 60-летие Великой Победы.

Вячеслав Павлович Забровский посвятил свою жизнь армии и службе в органах внутренних дел.

Выйдя на пенсию в 1986 году, он не замкнулся в семье, а продолжал активную общественную деятельность: с его участием созданы музеи в УВД и штабе гражданской обороны. Был в числе активистов ветеранского движения города. А волновало его все: состояние коммунального хозяйства, реформы, из-за которых многие семьи стали относиться к категории малообеспеченных, разваливающиеся предприятия области, бедность земляков при богатстве наших недр и морей. Все это нашло отражение в стихах Забровского, которые остались семье. Он держал связь с однополчанами, до последних дней переписывался с председателем Совета ветеранов 215-й Смоленской краснознаменной орденов Суворова и Кутузова стрелковой дивизии.

Нашей правки почти не будет. Но публикуем лишь отрывки воспоминаний, поскольку объем их достаточно велик. И все же надеемся, что вы благодаря им увидите портрет поколения, которому выпала нелегкая доля отстоять Родину в сражениях с врагом.

Короток век поколения, сражавшегося в Великую Отечественную войну. Кто-то полег в боях. Кто-то выжил после ранений и одержал победу над врагом. Но затем надо было восстанавливать разрушенное, спешить поднять на ноги подросших за военные годы детишек и появившихся после войны малышей, выучить их. А здоровье уже не то, что прежде… Так что совсем мало осталось сегодня людей, которых опалило в боях.

Без лаптей и в платьице

Мама была дочерью путевого обходчика на маленькой станции Юго-Восточной железной дороги. Вместе с родителями и двенадцатью сестрами и братьями жила в путевой будке, которая сохранилась и до сего времени. Кроткая, она была очень трудолюбива и свое отношение к труду старалась передать нам, шестерым ее детям. С утра и до позднего вечера она хлопотала вокруг нас, шила нам одежду, пряла на прялке нити из шерстяной или конопляной кудели, а затем из этих нитей вязала нам чулки, носки, варежки и другую простую одежду.

Хозяйства у нас своего не было. Не было ни дома, ни огорода. И мы почему-то все время жили на частных квартирах. О бедственном положении семьи в это время (в стране и в 30-е годы была безработица) говорит и такой факт: в школу я пошел (в 1929 г.) не в костюме (брюках и пиджаке), а в платьице, доставшемся мне от старшей сестры. На учебу я был направлен также босиком и без головного убора.

Бедно жили и другие наши односельчане, многие мальчишки ходили в школу в лаптях.

Отцу к тому времени было почти сорок пять лет. Он из беднейших крестьян, не имел никакой живности. Потому, чтобы прокормить семью из восьми человек, батрачил у других крестьян. Надорвавшись на тяжелых работах, он долго болел и после не мог поднимать какие-либо тяжести. В 1929 году мой папа научился у проходившего через село переплетчика его ремеслу и с тех пор стал работать на предприятиях переплетчиком.

Природа одарила моего папу прекрасным голосом. Он отлично понимал ценность своего таланта и иногда, желая поделиться своим богатством с другими, пел для односельчан по их просьбам. Наблюдая за этими слушателями, я видел, как глубоко их волновало папино пение. С глазами, полными слез, крестьяне расходились по домам…

Папа не раз с горьким сожалением говорил о том, что родись он не в батрацкой, забитой вечной нуждой семье, а хотя бы в рабочей семье какого-либо города, где можно было получить музыкальное образование, то и судьба его была бы иной.

Поездка под вагоном - за знаниями

Я завершал семилетку. Последний год я и учился, и работал в колхозе, так как за учебу надо было платить (в 1937 - 1939 гг. обучение в старших классах было платным). И решил поступать в техникум. Билет до Воронежа стоил пять рублей, а таких денег в семье не было. Домашние отговаривали от поездки. Но я очень хотел учиться, и меня отпустили. А добираться до Воронежа я должен был сам, как сумею.

Продуктов в дорогу я с собой никаких не взял, их просто у нас не было. Прихватил лишь полтора десятка яблок из сада знакомых.

Одну станцию проехал на подножке вагона, а на следующей проводник ссадил меня. Тогда я залез под вагон и лег на раму колесной пары (теперешние колесные пары железнодорожных вагонов устроены по-другому, и на них лежать невозможно), и так проехал около 60 километров. Предстояло еще около 200. Но работница перрона заметила меня и сообщила милиционеру, дежурившему на станции Добринка. Видимо, я был не первым, кто так передвигался, раз милиционер не удивился. Посмотрел он свидетельство об окончании семилетки, похвалил за хорошие и отличные оценки, упрекнул за тройки (были у меня и такие) и сказал: "Зашей вновь свой документ и пойдем: я тебя посажу на поезд".

На перроне уже не было пассажирского поезда. Тогда милиционер открыл для меня дверь товарного вагона грузового состава и сказал: "Этот поезд довезет тебя до Воронежа". Дня через два-три я добрался туда.

В техникуме я за хорошую учебу получал стипендию, но она была невелика, ее хватало лишь на скромное питание. Поэтому многие из нас вечерами подрабатывали где придется. Разгружали вагоны, солили овощи, резали капусту, носили кирпичи на стройке, разгружали баржи в порту. Тяжелая работа, зато мы могли купить что-то из одежды, заплатить за жилье. И учились, учились! Однако на третьем курсе нам уже не удалось учиться: в сентябре 1941 года мы рыли окопы, строили оборонительные сооружения, убирали хлеб в колхозах.

Пешком по России

Тогда в Красную Армию призывали парней только с 23 лет. Я был значительно моложе. И хотя вместе со сверстниками написал не одно заявление, на фронт нас не призывали. В отношении приезжих студентов, чьи родные места оказались восточнее Воронежа, военком принял решение отправить их по домам. Я понес заявление в Жердевский райвоенкомат с просьбой направить добровольцем в Красную Армию. И в конце октября тысячи три таких добровольцев были отправлены от станции Токаревка Тамбовской области одной общей колонной пешком по проселочным дорогам к Уралу.

Во главе нашей гражданской колонны был всего один военный, всадник в чине капитана. В конце дневного марша он приезжал в одну из деревень, где договаривался с местными властями и устраивал нас на ночлег. Нас человек по 10-15 помещали в каждый дом, хозяева давали картошки на ужин (а это часто был для нас и завтрак, и обед). А наутро - новый поход к другой деревне. Там нас ждала тоже картошка. И так каждый день.

Разумеется, в таком походе и при такой его организации могли быть и больные, и отставшие. Вероятно, так оно и было. Но я веду речь о тех, кто шел вперед, несмотря на недоедание, на дожди, а потом и заморозки, и морозы, и снегопады.

Когда мы дошли до станции Ртищево, была уже зима. А я, да и многие другие, еще в летней одежде. Костюм, картуз да резиновые тапочки (все купил на заработанные вечерами деньги!) были на мне еще с той поры, как убирал колхозную рожь под Воронежем.

И вот здесь всех, кто дошел, разместили в Доме культуры. Он отапливался! И еще нас здесь впервые за полтора месяца моих странствий и нашего марша организованно покормили в столовой. Правда, блюдо было только одно - гречневая каша. Вот эту кашу помню до сих пор. Тогда она показалась настолько вкусной, что ощущаю эту радость и сегодня.

В Ртищево нас посадили в товарные вагоны, в которых стояли железные печки, но не было ни дров, ни продуктов. Все добывали сами. Покормили же нас в пути лишь раз. За те две-три недели, что шел поезд на Урал, многие отощали и выглядели живыми скелетами.

Но дух наш! Он был тверд как сталь! Мы были какие-то железные!

Его пример - другим наука

В Камышловском пехотном училище нас учили мудрые люди, умели поднимать нам настроение даже в тяжелые минуты. А учили не только военным премудростям - мы, курсанты, видели перед собой капитана Коровина - человека высокой культуры, молодого лейтенанта Вагина, обожавшего строевую подготовку. А нам не довелось получить офицерские звания: двух месяцев не хватило до завершения учебной программы, когда вышел приказ Верховного главнокомандующего откомандировать курсантов нашего набора на фронт. Так в начале мая 1942 года я попал в 215-ю стрелковую дивизию.

Сначала я был зачислен в разведроту дивизии. Сюда же направили пятнадцать молодых красноармейцев. А командиром отделения поставили нам сержанта из числа старослужащих красноармейцев. Фамилию не помню, но был он или из Башкирии, или из Татарии. Он обладал исключительно быстрой реакцией. Проводит, бывало, с нами занятия, отрабатывает вопрос "Выход в разведку". Так он покажет нам, и как осторожно нужно ноги переставлять, чтобы они не шуршали по листьям, и как смотреть по сторонам, и как затаиться за деревом, и как имитировать крик птицы, и как проползти по-пластунски, и как (это у него очень эффектно получалось), с какой быстротой нужно опередить выстрел врага, если тот обнаружит разведчика.

Я очень жалел, что однажды сержанта откомандировали в какую-то часть под г. Велиж (сержант сказал, что генерал попросил направить к нему именно его).

Вскоре после этого я был направлен в учебный батальон дивизии, который закончил с отличием, поэтому мне сразу присвоили звание старшего сержанта. И направили во взвод разведки 711-го стрелкового полка на должность командира отделения разведки.

"Я убит подо Ржевом…"

Разведчиков Деревенцева и Ваганова запомнил, вероятно, потому, что Ваганова, когда он был ранен, я пытался вынести из-под огня, а когда при этом меня тоже тяжело ранило, то Деревенцев спас меня.

Произошло это в последний день моей службы в 215-й стрелковой дивизии - 31 августа 1942 года.

Наш взвод проводил разведку боем, мы шли в наступление правее нашего полка, наступавшего в направлении Ржева. Полк нес большие потери от огня немцев. Наш взвод, думается, наносил вспомогательный или отвлекающий удар (во взводе было 53 человека - сила большая, да нас еще поддерживала артиллерия).

Километра два мы наступали более-менее успешно, но затем немцы открыли по нашему взводу очень сильный огонь из минометов и стали бомбить с воздуха - налетело штук 15 самолетов "Ю-88".

Местность была открытой, и они буквально накрыли наш взвод огнем из минометов. Мины, бомбы сыпались как горох. И взвод стал нести потери. На моих глазах было убито несколько человек. Сам был ранен и оглушен взрывом, но продолжал идти вперед.

Вскоре заметил, что красноармеец Ваганов лежит около воронки и просит помочь: перебита рука. Под минометным огнем подполз к нему, снял с винтовки штык и стал к штыку прибинтовывать руку Ваганова. А поскольку делалось это на виду и у своих, и у немцев, то враг повел прицельный огонь по нам. Разорвалась очередная мина, и к моим двум ранам добавилось еще несколько. Обе ноги пробило осколками, а сам я был отброшен от воронки, где до этого лежал вместе с Вагановым. В ушах звенело, спина ныла от острой боли в позвоночнике, передвигаться я не мог. И Ваганов получил новое ранение: осколком ему распороло бровь над левым глазом и лоб снизу вверх - он потерял сознание.

Тогда на выручку к нам стали продвигаться старший сержант Деревенцев и с ним еще три разведчика. Им удалось оттащить меня к укрытию. Но очередной миной старший сержант Деревенцев был тяжело ранен в голень левой ноги, а один его красноармеец - в руку.

Через несколько часов после этого меня, а затем и Ваганова, и Деревенцева вытащили из-под огня другие разведчики. Сделали они это тогда, когда уже стало совсем темно.

От нашего взвода осталось в этом бою очень мало людей. От ударов авиации погибли и артиллеристы, которые поддерживали нас.

Позже, когда я находился на излечении в эвакогоспитале в городе Слободском Кировской области, писарь нашего разведвзвода (фамилию его я забыл) прислал письмо. Так узнал, что от нашего взвода почти не осталось разведчиков: в ходе этого и других боев взвод понес большие потери. Что меня представили к награде за действия по спасению красноармейца Ваганова. Что начальник разведки дивизии старший лейтенант Микерин ранен, ему оторвало ногу.

Больше писем от писаря не приходило. Да и награду я не получил. Ни за Ржев, ни за другие фронтовые действия. Так что в 1945 году приехал в свое село без единой награды, но с нашивками за ранения. Говорю об этом потому, что таких забытых солдат было много.

В команде хромых

Вернуться в 215-ю стрелковую дивизию уже не смог. Раны сказались - прострелы обеих стоп, рана голени левой ноги, где четыре осколка до сих пор лежат, да и другие раны были, о которых писать не хочется… После лечения в госпиталях дали мне нестроевую. Поскольку я еле передвигался и не мог долго стоять, то на пересыльном пункте Москвы, где представители автозавода, химзавода, угольной промышленности почти каждый день отбирали себе людей на работу, я был самый непопулярный. Но в 1943 году меня и еще десяток красноармейцев, не годных к строевой службе, отобрал лейтенант из Подмосковья и повез в свою часть. Сформирована она была из солдат, подобных мне. У одного глаза не было, у другого нога укороченная, у третьего, худого и тонкого, как спичка, живот был, как глобус… Но каждый из нас был в строю защитников Родины!

Ближе к лету группа из трех хромых солдат, куда и я попал, возвращалась из командировки на Урал, куда нас отправили за боевыми машинами. К нашему поезду с техникой был где-то прицеплен эшелон с личным составом какой-то части, тоже следовавшей на запад, к фронту. Однажды, когда я стоял на посту, неся караульную службу по охране машин, паровоз протягивал наш тяжелый состав мимо полей Удмуртии. И увиденную там картину невозможно позабыть. Поразила она и других военных.

А увидели мы вот что. Пять женщин, впрягшись в соху, тянули ее вдоль борозды. Большую часть поля они распахали, оттого женщины уже еле-еле передвигались… Чуть поодаль три девушки (крохотули!) тянули по этой борозде борону. Все, кто мог, пооткрывали двери товарных 20-тонных вагонов и смотрели не отрываясь. В вагонах начался шум. Солдат из соседнего вагона кричал: "Сестры наши, родные! Мы отомстим за ваш тяжелый труд. Не будет пощады фашистам!"

…Несмотря на то что поезд давно прошел мимо поля с пахавшими женщинами, двери вагонов были открыты, и там слышались громкие, возбужденные голоса. И как только поезд подошел к очередной станции, где локомотив заправлялся топливом и водой, солдаты повысыпали из вагонов и начали митинговать, выражая гнев и боль за матерей и сестер, которым в войну досталась не менее тяжелая доля.

Было это перед огромным сражением на Курской дуге, и часть, видимо, туда и была направлена. У меня не было никаких сомнений в огромной боеспособности солдат этой войсковой части!

Прыжок с табуретки

Подлечившись, я вновь стал проситься на фронт: "Направьте меня, пожалуйста, ведь я уже могу стоять на ногах без посторонней помощи…"

Но мне сказали: "На фронте нужны строевые солдаты". Тогда я стал усиленно тренировать ноги. Много мне пришлось поработать со своими негнущимися стопами!..

В тот памятный день в коридоре здания, где заседала медкомиссия, было много таких же просителей. За мной занял очередь танкист, которого "списали по чистой", то есть признали негодным даже к нестроевой службе.

Когда настал наш черед, фельдшер Цыганков сказал врачам: "Вот надоел командиру - просится на фронт да на фронт! Осмотрите его!" Врачи потрогали места ранений, пощупали, крепко сдавили, потом кололи какими-то булавками. Я ходил вокруг их стола. Приседал на корточки. А они все молчат. Тогда я попросил: "Разрешите мне прыгнуть с табуретки". "Попробуй", - говорит один. Я стал на табурет и прыгнул на пол (ноги, конечно, болели). Врачи переглянулись! "А с неба можешь прыгнуть?" - спросил один из них. Я ответил: "С неба не пробовал за неимением парашюта, а вот со стола прыгал". "Ну и как?" - поинтересовался доктор. Я признался, что после этого очень болели ноги, но через неделю боль прошла.

Посовещались они и решили признать меня годным к строевой службе. А вот танкисту отказали в просьбе, хотя он и умолял отправить его на фронт. Видно, было за что воевать с врагом...

Однако на фронт меня из части все не отпускали: солдат я был старательный, и командиры не хотели такого терять. Тогда я одно письмо написал Сталину, потом второе… И уже в феврале 1945 года воевал на 1-м Белорусском фронте.

Генеральское спасибо

Сохранила память и эпизоды, не связанные с боями, но запавшие в душу. Особенно два: один произошел перед поездкой на Урал за боевой техникой, второй - после возвращения из командировки.

Прибыли мы на Курский вокзал в своей обычной одежде: на всех троих шинели, шапки, ботинки и, конечно, знаменитые солдатские обмотки красовались на наших ногах от пяток до колен. В ожидании нужного поезда вышли на перрон. А там стояли юноши и девушка, беседовавшие с элегантным военным пилотом. Когда тот распрощался и ушел, молодые люди стали рассматривать стоявших на платформе людей и, увидев нас, захихикали. Показывая на наши обмотки, вещмешки, потешались и над нашей хромотой. И тогда к шикарно разодетой троице подошла уборщица перрона и стала им выговаривать за смех над солдатами. Что они ей ответили - не знаем. Только женщина ударила их веником, а затем выплеснула на них из ведра грязную воду.

Разгорелся скандал, уборщица наступала на эту группу… Сначала дежурный по вокзалу, затем военный патруль подошли выяснить, в чем тут дело…

Кем были эти люди, проявившие такую бестактность по отношению к солдатам, не знаю. Но мы и не стремились тогда это узнать.

Однако у меня до сих пор при этом воспоминании неприятный осадок в груди.

А вот второй случай - полная противоположность первому.

Командир части доверил мне отвезти пакет в Москву, в центральный штаб. Прибыл я туда. Иду по длинному и темноватому коридору, разыскивая нужный мне кабинет. Навстречу - военный, и шел он какой-то необычайно красивой походкой. (Это я сразу заметил еще и потому, что сам сильно прихрамывал, страдая от ран.) Но вот военный, не дойдя до меня примерно пять-шесть шагов, перешел с обычного шага на строевой и, приложив руку к головному убору, молодцевато отдал мне честь. Моя рука невольно подскочила к пилотке, я вытянулся по стойке "смирно!". И не поверил своим глазам - честь мне отдавал молодой красивый генерал.

Возвратившись из Москвы в свою войсковую часть, рассказал сослуживцам об удивившей меня встрече. Они рассудили так: "Кто ты такой? Ты - солдат, идешь, хромаешь. Стало быть, раненый, фронтовик, но вернулся в строй, значит, опять воюешь! А генерал, конечно, сам много раз бывал в бою и знает, почем фунт солдатского лиха. Вот и сказал он тебе за все твои хорошие дела по-свойски, по-солдатски свое спасибо. Благодарность, значит, ты получил от генерала!"

Вот так и живут во мне эти два воспоминания. Первое словно кипятком обжигает, вызывая огнедышащую незаживающую рану. А второе - как болеутоляющая повязка на ту рану. Теперь, бывая в Москве, я стараюсь побывать у того здания, оно сохранилось.

Уроки мирной жизни

Через десять лет после войны в Кишиневе, где я тогда работал, зашел в кафе. Народу было немного, и каждый из нас, взяв купленные блюда, был занят своим делом. И вот в этой тихой, спокойной обстановке все мы услышали резкий крик, прямо-таки вопль: "Да что же ты делаешь, негодница?!" Взгляды всех устремились к мужчине. А он пронзительно смотрел на девушку за соседним столом, которая держала небольшой кусочек хлеба. А мужчина продолжал: "Да знаешь ли ты цену этому куску хлеба, да знаешь ли ты, как он достается? Посмотри на руки вот этой женщины. Кабы ты знала, сколько ей пришлось потрудиться в поле, чтобы вырастить и собрать все зерновые колоски, чтобы хлеб этот лег на стол".

А в те годы было заведено в столовых, кафе выставлять хлеб на стол в большой тарелке, и каждый брал, сколько хотел. И вот девушка, не найдя бумажной салфетки, решила вытереть стол хлебом. Это и вызвало гнев мужчины. Девушка сидела бледная, растерянная, с глазами, полными слез и отчаяния. Осуждение читалось во взорах других посетителей кафе. Но никто не знал, как поступать дальше.

И тут девушка встала, посмотрела на всех, а затем подошла к столу, где сидели мужчина и женщина, на руки которой он указывал, поклонилась им в ноги, поцеловала руки женщины, поцеловала мужчину и сказала: "Спасибо! Спасибо вам за хлеб! И еще спасибо за урок, который вы все нам здесь преподали. Ваши добрые руки, ваш урок я буду помнить всю свою жизнь". Девушка еще раз поклонилась всем и вышла…

После ее слов в зале стало как-то светлее.

Послесловие к воспоминаниям

После войны Вячеслав Павлович Забровский закончил артиллерийское училище, служил в Польше, Австрии. Впоследствии еще закончил Академию УВД, став юристом, и педагогический институт. И на Сахалине, где он прожил сорок лет, многие знали его как преподавателя Южно-Сахалинской школы милиции. При его активном участии созданы музеи в УВД и в управлении гражданской обороны, где он работал последнее время. Это был скромный и умный человек, стойкий и честный. И со своей женой Еленой Владимировной прожил 54 года, да так, что она была за ним как за каменной стеной.

Подготовила Людмила ГОРБУНОВА, Фото из семейного архива ЗАБРОВСКИХ, Газета «Южно-Сахалинск сегодня».

23 сентября 2004г.