Информация: Общество

Признание в любви


Мозг отреагировал на приговор неведомым доселе способом: где-то в его глубине зажглась почти осязаемая горячая точка, устремилась вниз (душа в пятки ушла?) и также молниеносно вернулась назад.

Я взяла себя в руки и спросила:

- Рак-то хоть операбельный?

- Кто ж его знает?

- Ладно, пойду перекурю это грязное дело.

- Теперь-то какая разница, - услышала вслед.

Впереди были онкодиспансер и... неизвестность.

* * *

Смерть, ребята, нестрашна, пока абстрактна. А когда прошуршит она своими крылами над головой, панибратские отношения с ней прекращаются мгновенно. И расхожее "все там будем" перестает быть бравадой. Потому что "там" - это почти уже здесь. Завтра, через неделю, спустя месяц? Когда наступит твое "там"?

- Что вы знаете о своем заболевании? - профессионально-вкрадчиво интересуется Анатолий Анатольевич Зверинский. Я уже видела его в отделении: высокого роста, что заставляет смотреть на него снизу вверх, объемный, с выразительной походкой. Чуть вальяжный. Или от окружающей любви и почтения просто уверенный в себе? Я еще не знаю, кем будет этот человек в моей судьбе. Еще не понимаю восторженность соседок по палате: Толич, о-о-о, это генерал, нет, царь. Да что там царь? Бог!!! Это потом я научусь готовиться к обходу, прихорашиваться вместе с другими, подкрашивать губы, ловить взгляд, слово, чувствовать интонацию, сопоставлять… А пока мне нужно ответить мужчине с абсолютно не соответствующим фамилии лицом, к тому же знающему обо мне уже немало: на столе лежала история болезни, в которой было все - анализы, диагноз, возраст, профессия:

- Рак.

Он почему-то шумно вздохнул, и, наверное, оттого, что физически его было много, вздох показался печальным:

- Будем лечиться.

С тех пор я ни разу не слышала этого слова в отделении. И даже подшучивала: получается, я одна у вас больна этой страшной болезнью. Вас послушаешь - все остальные здоровы. Он улыбался в ус и отмалчивался. И только в этом интервью (если так можно назвать двухчасовое вытягивание по слову о работе, о жизни, о работе и опять о работе) сказал:

- Нас так учили. Психику больного нужно беречь. И только в крайнем случае говорить ему правду. Иногда протекающая без симптомов болезнь делает людей беззаботными - авось пронесет, подожду. Вот тогда откровенность из уст врача заставляет иных реагировать адекватно. Это тот случай, когда цель оправдывает средства. (Один мой собрат по несчастью делился: только правда-матка Зверинского заставила согласиться на операцию. Теперь жив-здоров, слава богу. - Прим. автора.) Больной не должен знать своего диагноза. Сама говорила, что это знание не вооружает.

Это - точно.

* * *

Никаких мечтаний и детских размышлений о том, кем быть - космонавтом или танкистом, - не было. Бабушка по материнской линии Евдокия Григорьевна, медсестра, рано потерявшая мужа, военного фельдшера царской армии, растолковывала пацану: "Главное - не только старые пулю или осколки удалить, но и прихватить побольше мягких тканей, чтобы не стали они источником инфекции".

Сколько воды утекло, а помнит бабушкину науку. И курящую у окна мать, тяжко вздыхающую после очередного ночного вызова. Насмотрелась всего во время войны и после, еще сорока не было - инфаркт. Но медицину не оставила, из военной ушла в гражданскую.

37 лет работы в Сахалинском областном онкологическом диспансере. Стоит ли спрашивать у Анатолия Анатольевича, что это значит?

Это жизнь, дом. Опять жизнь. И опять дом. Рассказывает: выхожу утром выносить мусор, а все мысли о послеоперационном больном. Сажусь в машину и - в больницу: посмотреть, как он себя чувствует. Жена звонит: "Зверинский, верни ведро домой". Или: просыпаюсь ночью и начинаю детально вспоминать операцию. Стоп, а в этом месте наложили шов? Или нет? Не помню. И начинаю накручивать телефоны ассистентов. Раньше оперировали и брюшную полость, и грудную клетку. Помню еще те времена, когда при операции по удалению легкого диспансер замирал - настолько сложным считалось подобного рода хирургическое вмешательство при том уровне медицины. Сейчас такая работа - дело рядовое. Онкология в начале 70-х переживала настоящий прорыв: лекарственная, лучевая терапия, химиопрепараты нового поколения. Тогда же начался переход на узкую специализацию. Было создано торакальное отделение (торакс - грудная клетка). Вот в нем с коллегами и хозяйничаю который десяток лет.

* * *

Здесь старательно вылизанная бедность. Стены, выкрашенные масляной краской, продавленные матрасы, теснота в палатах. Иногда мест не хватает, но приехавших из районов людей ведь не вернешь назад. Любые ситуации разруливаются под руководством Анатолия Анатольевича. Его направляющей почти и незаметно. Наверное, потому, что коллектив складывался годами, а заложенные еще вон когда требования, традиции и правила переходили из года в год и безоговорочно усваивались вновь приходящими. Здешних работников трудно назвать коллективом, скорее, это команда, в которой каждый ее член четко знает свое место и обязанности и потому работает слаженно. Хозяйственные проблемы, обход, прием больных, предстоящие операции, необходимые консультации - все крутится вокруг Толь Толича.

В ординаторской - неприлично бедно. Не знаю, как выглядит административный корпус, но обшарпанные столы и стулья в комнате, где врачи работают, отдыхают после операций и коротают время в ночные дежурства, - времен царя Гороха, и красноречиво говорят, как относится государство к людям, каждый день выполняющим тяжелейшую работу. Я видела бригаду, выходящую из операционной. И теперь обижаюсь на правителей и чиновников. За такую работу надо давать ордена и платить огромную зарплату, потому как постулат "жизнь бесценна" должен же иметь какое-то подтверждение, цену, а не оставаться красивой фразой. С зарплатой здесь так же, как с комфортом. Плоховато. Молодежь после института получает копейки, не выдерживает ритма и уходит в поисках более благодарного труда. Это головная боль Зверинского. Кому отдать знания и опыт? Кто будет стоять у операционного стола? Вот уйдут он, коллеги, с которыми работает долгие годы. И что? От таких вопросов я поеживаюсь.

И понимаю - мне-то повезло.

* * *

- Он хирург от Бога. Профессионал высочайшего класса, - как будто подтверждая мою везучесть, рассказывает врач Элла Михайловна Новоселова. - Именно благодаря Анатолию Анатольевичу в нашей области проводятся такие сложнейшие операции, как резекция пищевода с последующей пластикой. Вообще, торакальная хирургия считается одной из самых сложных, ведь в грудной клетке расположены жизненно важные органы, и доступ к ним значительно сложнее, чем, скажем, в брюшной полости. Мы работаем вместе почти тридцать лет, знаем привычки, почерк, судьбы друг друга. Немало бед было и у него. Может, и поэтому тоже Толь Толич добр с больными и сердоболен. К чужим страданиям и беде привыкнуть невозможно, а мы все время рядом с человеческими трагедиями. Впрочем, сострадание уже стало профессией у него. По-другому в медицине, и особенно в онкологии, и быть не должно. Работа для Анатолия Анатольевича - это действительно и жизнь, и дом. Он вряд ли рассказывал вам о том, что пишет акварелью. Люди близкие с теплом и интересом относятся к этому хобби. Для меня же это еще одна сторона его профессионализма. Он эксклюзивный специалист.

* * *

Конечно, мне хотелось услышать сказку про онкологические чудеса. Чудес не бывает, спокойно осадил меня доктор. Есть заболевания, выявленные на ранней стадии, плюс знания, интуиция и опыт врача. Филиппинские хилеры, бабки, мухоморы, настойки, керосины на моей памяти еще не излечили никого. Бывают ошибки. Но им мы радуемся вместе с больными. У меня хорошая школа, замечательные учителя, каждые два-три года я ездил на учебу в Ленинград, Москву. Сколько сделал операций? Первые несколько лет вел учет, потом забросил. Думаю, четыре-пять тысяч. Разных. Операции бывают красивые и тяжелые. Красивые - это когда все идет по плану, и исход благоприятный. Тяжелые… Что объяснять? И так понятно. Самые сложные - реконструктивные. Нужно удалить больной орган и сделать, по сути, новый. Во время операции времени не замечаешь, потом чувствуешь усталость. Ты мне тут красивых слов не городи. Это моя работа. Все.

Так что же самое сложное в этой сложнейшей профессии?

- Это когда больному нельзя помочь, - отвечает. - Ты об этом знаешь, должен отказать, а человек замрет и ждет чего-то с надеждой…

О чем мне мечтать? Что мог - сделал, что могу - сделаю. Нам бы еще столов операционных да эндоскопическую хирургию в онкологию. Статистика - вещь упрямая. Количество раковых заболеваний неуклонно растет во всем мире, и в нашей области тоже. А мы оперируем в очередь. Край нужны дополнительные столы. Считай, вся моя жизнь прошла здесь. Не представляю себя вне диспансера.

И не надо.

* * *

Все. Позади операция, перевязки, уколы, курево. Толь Толич крестит на прощанье: "Ну, с богом, друг мой". Он говорит так всем, кого не пустил на тот свет и кому подарил свет этот.

Был совершенно мерзкий день. Тучи низко сидели на сопках, придавливали город к грязному снегу, сонным и невыразительным деревьям. Даже не солнце, а то, что должно было им быть, пыжилось и безуспешно пыталось прорваться сквозь вязкие облака.

Я вышла на порог диспансера, вобрала взглядом и мыслью зимнюю неприглядность и глубоко, смачно вздохнула:

- Господи, хорошо-то как…

* * *

Анатолий Анатольевич Зверинский родился 16 марта 1945 года в Амурской области. Врач хирург-онколог высшей категории. Награжден знаком "Отличник здравоохранения", орденом "Знак почета". Коллеги и пациенты между собой зовут его Толь Толич, "наш ласковый и добрый Зверь". Вчера его поздравляли коллеги и близкие. Под всеми пожеланиями, благодарностями и признаниями в любви подписываюсь и я,

Наталья БОНДАРЕВА, И ТЫСЯЧИ ТЕХ, КОМУ ОН СОХРАНИЛ ИЛИ ПРОДЛИЛ ЖИЗНЬ, Газета «Южно-Сахалинск сегодня».

17 марта 2005г.


Вернуться назад