День Победы в этом году подарил удивительную встречу. Чтобы она состоялась, пришлось преодолеть (в оба конца) почти полтысячи километров. Пассажиру-то что? Любуйся себе живописными морскими пейзажами, набирающим силу сахалинским разнотравьем, великолепием сопок, еще скрывающих в горных складках островки белейшего снега. А для водителя такой автопробег физически труден. Но южносахалинец Николай Иванович Коростылев совершает его каждый месяц на пару с женой Галиной Евграфовной, а случается, и чаще, правда, с остановкой и ночевкой в маленьком селе Айнское Томаринского района. Эту трассу он знает с закрытыми глазами еще и потому, что ведет она к родному дому, где его, 62-летнего сына, всегда ждет мама – Екатерина Яковлевна, которая в декабре отметит девяностолетний юбилей. – Уговариваем ее перебираться к нам в Новоалександровск, – рассказывает по дороге Галина Евграфовна. – А она ни в какую. Говорит: «Вот если б вы сюда приехали...». А нам нет работы в селе, в котором домов шесть-то и осталось. Оттого наездами видимся. Накануне 9 мая невестки Екатерины Яковлевны разбирали старые письма, из одного из них узнали, что свекровь была связной партизанского отряда в Калужской области. Сама она об этом раньше не рассказывала, видимо, не усматривала в том особого героизма. Родные растрогались и в День Победы с особым чувством засобирались в Айнское. Когда машина подъехала к домику с колодцем, Екатерина Яковлевна вышла на крыльцо встречать гостей, а ошалевший от радости пес даже к чужим стал ластиться как к своим. В доме пахло свежей выпечкой. Оказалось, хозяйка с вечера поставила тесто и чуть свет напекла пирогов. Маленького росточка, хрупкая, но выносливая (таких раньше называли «семижильными»), она не выглядела на свои годы. Живые глаза, ясный ум, отличный слух, хорошая память, энергия в движениях... Похоже, сама себе удивляется: – Я до 83 лет работала. А за грибами так только два последних года не хожу – медведь поблизости бродит, да и повышенного давления стала бояться – что, если в лесу прихватит? Дети к себе зовут, а куда мне из этих мест? 62 года тут прожито. Муж здесь покоится. Да и лес люблю... Лес здесь действительно повсюду – село в его зеленом кольце. Отчасти он рукотворный – мощно поднимается по сопкам аккуратными рядами. Сколько труда было вложено, чтобы засадить хвойными породами деревьев крутые каменистые склоны! Екатерина Яковлевна Коростылева много лет занималась этим в Красногорском лесхозе. А прежде собирала и лущила на специальном барабане шишки, закладывала семенной материал в питомник, поливала, пропалывала саженцы. В годы оккупации лес-кормилец и защитник спас жизнь ее родным и ей самой. После войны Екатерине Яковлевне хотелось отдать долг – вернуть его к жизни. Только довелось ей восстанавливать не искалеченный взрывами брянский лес, а сахалинский, тоже нуждавшийся в помощи. Но это было позже. В ОККУПАЦИИ В 1942-м фашисты, окружив наши войска под Брянском и столкнувшись с партизанским сопротивлением, свирепствовали – сжигали дотла села, расстреливали местных жителей. В селе Долина, где жила Екатерина Яковлевна, немцы появились в конце октября или начале ноября. Проехали верхом на лошадях. Кого из жителей застали на улице, с тех сняли валенки, босыми пустили по снегу и уехали. – Партизаны из леса приходили в деревню по ночам. Мы делились с ними хлебом и салом, плели им лапти, – рассказывает Е. Коростылева. – Случалось, под видом партизан приходили в дома дезертиры, которые скрывались от фронта. В основном требовали еды. Однажды соседка зарезала кабана, так они половину туши унесли... А как страшно было на подводе по ночам возить партизан! Приходят и говорят: для выполнения задания нужна повозка. Идешь, запрягаешь лошадь и везешь их на точку. А в обратный путь в одиночку, лесом, в обход немецких постов. Однажды едем на задание, а навстречу точно такая лошадь, как у меня. Четверо партизан в сани полегли, один спрашивает: – Что будешь делать, если нас вперед расстреляют? – Немного умею с автоматом обращаться. Буду отстреливаться, – отвечаю. К счастью, обошлось. Как-то доставила партизан на точку, а они: «Дай лошади сена и заходи в хату. Если тут нам подводы не дадут, повезешь нас дальше». Сделала все, как велели, вхожу и слышу: «А ты счастливая. Нам подводу дают». Значит, домой пораньше вернусь. В течение трех месяцев возила партизан в рейды. Старалась по возможности не пересекать дорогу, по которой ездили фашисты. Сельчане стали матери выговаривать: «Вот увидишь, за помощь партизанам твою Катю немцы на первом суку повесят». Как-то январской ночью в очередной раз пришли за мной, а мать в слезы: «Что вы делаете? Вы мне дочь загубите – последнего человека, который нас оберегает». Один и говорит: «Не расстраивайтесь, мамаша, это в последний раз». Как в воду глядел. Однажды немцы прислали депешу с требованием доставить в комендатуру района от деревни по три воза сена и соломы. Партизаны, узнав об этом, предупредили: «Не смейте ничего возить, расценим как пособничество». Вскоре от надежного человека молодежь узнала, что в ближайшее воскресенье за неповиновение карательный отряд сожжет деревню. – В семье нас тогда было шестеро, у невестки двое малых детей, – рассказывает Екатерина Яковлевна. – Надо было спасаться. Поймали двух бесхозных лошадей, нашли в разоренном колхозе сани и хомуты. Мать сделала две выпечки хлеба, чтобы было чем первое время в лесу прокормиться. В тревожном ожидании встречали воскресенье. Когда начался обстрел и трассирующие пули прошили крышу соседского дома, где собралась молодежь, все побежали кто куда. Я – за родными. Детей усадила в сани. Вроде можно трогаться, да то невестка за чем-нибудь в дом забежит, то мать, чтобы убрать икону... Вожжи я отдала невестке, а сама с сельскими девчатами отправилась в лес через кладбище, чтобы не нарваться на немцев. И все же по дороге смертельная пуля настигла одну из подруг. В тот день карательный отряд расстрелял полдеревни. Людей сгоняли в избы, гремели автоматные очереди, в ход шел бензин, и оставались только жуткие пепелища. Наша хата сгорела и живность тоже. Сестра отца, что жила по соседству, хоть свою корову успела выпустить на улицу. Потом ее молоком в лесу детей поили. – Какой же лютой была зима 1942-го! – продолжает Екатерина Яковлевна. – Морозы за 40 градусов. А мы с маленькими детьми жили в шалашах из лапника. Костерок и тот нельзя развести, чтобы себя не обнаружить. Свои тоже на огонь летели бомбить оккупированную территорию. Ой, что мы перенесли! Иногда так хотелось обогреться! Ночью проберемся в уцелевшую хату, немного протопим ее, а чуть свет – в лес. Однажды начался буран. Решили, что немцы не приедут, а тут их отряд лыжников нагрянул. Хорошо, за хатой был колхозный подвал, прыгнули в него и несколько часов в страхе отсиживались. В погреб родительского дома, где с мирного времени оставались запасы картошки и соленого сала, попала бомба. Наши ямки с заранее припрятанным продовольствием опустошили дезертиры и полицаи. Кое-как дожили до весны, а там трава в рост пошла: конский щавель и свой, огородный. С голода ели все, что зеленело... Оккупанты председателей колхоза и сельского совета повесили, а нас гоняли на рытье окопов и чистку канав. А как измывались! Одного из сельчан после изнуряющей работы на ночь голым привязывали к дереву на съедение комарам и мошкаре. Утром вновь гнали на работу. На одиннадцатые сутки человек умер. После гибели невестки у меня на руках остались племянник и племянница нескольких месяцев от роду. Чудом удалось их выходить. Что давало силы выстоять? Трудовая закалка. Когда семья вступила в колхоз, мне было 13 лет. Пахала землю наравне со взрослыми, хоть и швырял меня плуг туда-сюда. Подводами возила сено и зерно на станцию за 40 километров. У нашего небогатого колхоза земель было мало – кругом лес, поэтому даже за несколько сотен трудодней хлеба не давали, только сено и солому для коров. Приходилось около дома пшеницу и картошку выращивать. Тогда еще трудовая повинность была – каждой семье заготовить для стекольного завода и шахты по семь кубометров леса. Мы с отцом старались первыми ее выполнить. Мать, бывало, с укоризной скажет: «Что ты рвешься, кто тебя гонит?». А я по-другому не могла, была активисткой, да и силы в себе ощущала. В годы войны это тоже спасало. Потом нас эвакуировали подальше от линии фронта. Там находился испытательный аэродром. Меня заметил полковник, предложил с летчицей (ее звали Нина) совершить пробный полет на самолете У-2. Согласилась. Повязали мне платок, шлем надели. Нина четырежды «мертвую петлю» делала, каждый раз оглядываясь на меня. После приземления полковник измерил мой пульс и сказал: «Из тебя хороший летчик выйдет, пойдешь учиться?». До сих пор жалею, что такой шанс упустила, но мать тогда была здоровьем слабая, а племянники –маленькие. ПО ВЕРБОВКЕ НА САХАЛИН –После войны трудностей хватало да и жить было негде. Брат сруб поставил, а отделать его досок не нашлось –на пепелищах одни кирпичи, –вспоминает Е. Коростылева. – А я вышла замуж, ждала ребенка. В 1947-м в село приехали вербовщики набирать рабочих на Сахалин, в Красногорский лесхоз. Пообещали жилье, мы и не стали раздумывать. Родители мужа к тому времени уже год как трудились на опытной сельскохозяйственной станции в Новоалександровске и тоже в письмах звали нас на остров. На товарняке всем семейством добирались до Владивостока. Через пару суток нас отправили на остров на большом пароходе «Шатурстрой». Плавание превратилось в недельное мучение. Сильно штормило. В трюме от качки развалились нары. Многие очень плохо себя чувствовали. Несколько пассажиров умерло, их тела спустили за борт. Вдобавок ко всему судно отнесло к Японским островам. Разыскал нас советский самолет и указал курс на Корсаков. По прибытии в порт младшего братишку, чуть живого, мы на руках вынесли на берег. Здесь каждому выдали по нескольку килограммов крупной сельди, жирной до такой степени, что ее нельзя было удержать в руках. Все удивлялись, где она столько жира нагуляла? Кто-то пошутил: «Наверное, японцы ее чумизой кормили». Мы с мужем получили целое ведро такой рыбы. Когда из Корсакова приехали в Южный, началась пурга. Иван оставил меня в вагоне, а сам решил разыскать родителей. Утром они за мной приехали, а поезд ушел. Так что с Иваном я увиделась, когда родила сына и вышла из больницы. Муж добирался ко мне в Красногорск на лыжах из Новоалександровска через Холмский перевал. Пока Коля был маленьким, работала на опытной станции, варила корм животным, доила коров. С появлением еще двоих сыновей трудилась техничкой в школе, на пекарне, в столовой. Но моим призванием была работа в лесхозе – разнообразная, интересная. Питомники закладывала, посадки вела, приемкой древесины занималась, сбором семенного фонда. А выдастся свободная минутка – иду по лесу и, подражая птичьим трелям, такие рулады вывожу. Зимой приходилось трудно. Лесовозы придут, иногда три сразу, а чтобы их загрузить, надо точковать древесину. Это была моя обязанность. На морозе пальцы колом стояли, но замеры каждого бревна делала (у меня и по сей день правая рука холода боится). Ездила на площадку, где для Японии кряжевали и сортировали лес. Мы с мастером его маркировали. В Айнском отделении Красногорского лесхоза Е. Коростылева заработала медаль и множество знаков отличия. Знали ее и как профсоюзную активистку. Ее фотография не сходила с доски почета. Отмечали подарками за хороший труд. – В работе я была спорой, угнаться за мной трудно, –рассказывает она. – Муж тоже трудолюбивый был, трудился в лесхозе мастером. Вставали ни свет ни заря, ведь еще хозяйство держали. Но успевали раньше всех в селе сена накосить и картошку посадить и урожай убрать. Сыновья и невестки – тоже работящие, я их всех люблю. И они меня не бросают, часто навещают. Вот с невесткой Любой, что из Невельска приехала, будем картошку сажать, устроим цветник под окном. Пусть душа красоте радуется... * * * Не хочется покидать этот добрый теплый дом, но впереди дальний путь. Прощаемся. Машина трогается, и Николай Иванович говорит: «Мать не уйдет, пока не перекрестит нас на дорогу». И действительно, опершись на палочку, она вслед осенила нас крестом. Такой я и запомнила Екатерину Яковлевну –удивительную женщину героического поколения. Пусть ее хранит судьба. Л. СТЕПАНЕЦ.
Cантехника
